По санитарному эшелону, в котором находилось не меньше тысячи раненых, стреляли из пушек. С железным скрежетом сдвинулись вагоны и я невольно застонал навалившись на раненую ногу. Никогда не забуду чувства, с необычайной силой охватившего меня, когда, преодолевая мучительную боль, я спустился с лестницы и лег под вагон. Это были презрение и ненависть к себе, которые я испытал, может быть, впервые в жизни. Кое-как перебравшись через болото, я, Ромашов и девушки-санитарки залегли в осиновой роще. Роща была сырая, стал накрапывать дождь, и повсюду: на ветках, на паутине, дрожащей от тяжести, - блестели и глухо падали крупные капли. Девушки отправились налаживать дрезину, а Ромашов разгуливал, рискуя выдать нас, потому что роща была редкая, а до полотна открывалась пустынная местность. Лежа на спине, я смотрел в небо, которое все темнело и уходило от меня среди трепещущих жидких осин. Туман, освещенный первыми лучами солнца, лениво бродил между деревьями. Когда я очнулся, Ромашов стоял рядом. Он, забрав мои документы и оставив меня, тяжело раненного, одного в лесу, ушел, что было хуже убийства, на которое он не посмел решиться.
Не из любви к Кате, а из трусости он не убил меня. Разве это та любовь, которая делает жизнь высокой и чистой, которая, не спрашиваясь, делает человека чище, интереснее и добрее?
Комментариев нет:
Отправить комментарий